Мои встречи с поэтом
Мои первые встречи с Маяковским относятся к его юным гимназическим годам. Он часто заходил к моему брату, из комнаты которого доносились громкие споры, и особенно выделялся зычный голос Маяковского. Брат учился тогда в Третьей московской гимназии.
Сверкающие темные глаза, вихрастые волосы, озорной взгляд, всегда энергичный, с быстрой сменой мимики очень красивого лица - таким я помню тогда Маяковского.
Раза два или три происходили у меня с ним беседы. Я была тогда еще очень молодой актрисой Московского Малого театра. Это был сезон 1906-1907 гг. - начало моей сценической жизни. Я играла роль Эрики в пьесе Макса Драйера "Молодежь" и роль Теи в пьесе Зудермана "Праздник жизни".
Я спросила Маяковского - бывает ли он в театре, на что он мне ответил: "Не люблю я Зудерманов, на такие пьесы ходить не стоит. Сыграли бы вы что-нибудь настоящее, а то знаменитость, а играет не то". Я рассердилась на смелого юношу и решила о театре с ним не беседовать.
В то время большой популярностью среди революционной молодежи пользовалось стихотворение поэта Тарасова "Тише". Это стихотворение я узнала от моего брата. В нем говорилось о том, как в одиночном заключении политический узник встречает морозный рассвет. Стихотворение очень сильное, глубокое и трагическое.
В гимназии брата был концерт, на котором я выступала с чтением этого стихотворения. На концерте был и Маяковский. Дня через два после этого я встретилась с Маяковским у нас в передней. Рядом с ним стоял скромный белокурый гимназист - Сережа Медведев. Они оба были довольны моим репертуаром.
- Здорово вы читали, - сказал Маяковский, - сильно... Наш Медведев дрожал как в лихорадке: боялся, как бы вам, артистке императорских театров, не попало за это выступление, - и он расхохотался раскатистым мальчишеским смехом.
Я ему ответила:
- Погодите, не то еще будет, я теперь готовлю "Каменщика" Брюсова и "Море" Гессена - профессора Петербургского политехнического института.
Медведев и Маяковский тут же уговорили меня прочитать им мои новые работы. Стихотворение Гессена я помню не целиком и привожу часть текста:
Ночь бушует... На берег, на берег скорей!
Мчится буря на вольном просторе,
И на битву с позором и гнетом цепей
Высылает бойцов своих море!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Беспощадные волны на черный утес
Налетают могучею ратью
И в предсмертной тоске, диким воплем угроз,
Предают исполина проклятью.
И шумит океан, необъятно велик,
И сливается с ней мой восторженный крик:
Свобода! Свобода!
Молодежь была довольна. Маяковский заявил:
- Вот это уж лучше, чем умирающий лебедь Бальмонта 1.
Помню, из комнаты брата, когда приходил к нему Маяковский, не раз доносились тюремные частушки, сочиненные студентами и дошедшие до гимназистов. Громкими молодыми голосами они распевали их. Некоторые частушки помню до сих пор:
В одиночном заключенье
Привыкали как могли.
Ах вы, сени, мои сени,
Сени новые мои.
Нас заочно осудили,
Это в моду уж вошло.
Без меня меня женили,
Меня дома не было.
Трепов сам не понимает,
Кто попался, где, когда?
Птичка божия не знает
Ни заботы, ни труда.
В дальний путь благополучно
Нас Зубатов снарядит.
По дороге зимней, скучной
Тройка борзая бежит.
Все болота да леса.
Пропадай моя телега,
Все четыре колеса.
После этих встреч с Маяковским-гимназистом прошло много лет. Я встретилась с ним вновь уже после революции. Это был 1918 год. Появилась книга Маяковского "Облако в штанах"2. Я купила ее и принялась читать. Это было очень трудно, и в то же время меня увлекла поэма, возникло большое желание включить ее в свой репертуар, но как подносить эти стихи слушателю, как их читать - не знала.
Я хотела услыхать, как сам Маяковский читает свои стихи. Тут мне помог случай. Как-то мартовским вечером я проходила мимо кинематографа "Форум" на Сухаревой-Садовой. Мне бросилась в глаза крикливая и яркая афиша "Вечер футуристов". Крупными буквами было напечатано: "Поэт Маяковский читает свои стихи". Я немедленно очутилась в зале. Народу было очень мало. Экран был опущен. Перед экраном, верхом на барьере, отделявшем оркестр от публики, с лорнетом в руках, сидел Бурлюк. Рядом с ним - кудрявый, белокурый, веселый, озорной Василий Каменский. На сцене, ярко выделяясь на белом фоне экрана, стоял Маяковский: горящие, огненные глаза, огромный, высокий - он читал свои стихи. Все в нем меня поразило. Все было ново и необычно: и мощь голоса, и красота тембра, и темперамент, и новые слова, и новая форма подачи.
Впечатление было огромное. Маяковский закончил. Я сидела в последних рядах. В публике раздались аплодисменты и смешки. Два-три человека возмущенно встали и собрались уходить... И вдруг громкий окрик Маяковского:
- Эй, куда вы! Постойте! Смотрите, Гзовская к нам пришла! Не уходите! Она сейчас будет нам читать!
Я с места ответила:
- Владимир Владимирович, что вы! Я же ваших стихов не читаю.
Маяковский махнул рукой и, жестом призывая меня на эстраду, ответил:
- А все, что хотите.
Поднялся шум. Бурлюк и Каменский хлопают в ладоши:
- Просим, просим!
Публика присоединилась к ним.
Я вышла на эстраду. Маяковский был очень доволен неожиданным союзом. Ему было по душе смятение вокруг, нравилось, что вечер кончается так необычно. Я стала читать Блока, Андрея Белого, Игоря Северянина, "Деревню" Пушкина. А когда кончила, Владимир Владимирович заявил:
- Скоро вы и мои стихи от нее услышите. Гзовская будет их читать.
После окончания вечера Маяковский провожал меня домой, по дороге читал свои стихи. Мы условились о встрече на другой день, Маяковский обещал прийти почитать свои стихи и показать мне, как их надо читать.
На следующий день в передней раздался звонок. Вошел Маяковский. В комнате он казался мне еще больше и выше, чем в зале "Форума". Он весело сказал:
И мы сразу же принялись за дело. Он встал у камина и начал читать.
Что он читал? "Послушайте!", "Мама и убитый немцами вечер", "Военно-морская любовь", "Вот так я сделался собакой", "Последняя петербургская сказка", "Облако в штанах".
Слова и форма - все было ново, захватывало и волновало.
Я робела, думая о том, как передам все то, что так чудесно умел передавать Маяковский. Впечатление у меня осталось очень сильное, но я сама еще не решилась при нем читать. Попробовала, но не была собою довольна. Маяковский сказал: "Ну, для первого раза довольно. Я вижу, вам все так понравилось, что, вы увидите, у вас здорово получится. Я скоро зайду к вам опять, принесу что-нибудь совсем новое, что никто никогда не слыхал".
Дня через два опять пришел Маяковский - необыкновенно радостный и счастливый. Он встал посередине комнаты и прочитал свое новое стихотворение "Наш марш", Я была в восторге. Владимир Владимирович сказал:
- Ну, если вам нравится, в чем же дело? Читайте.
- Как же я буду читать? - ответила я. - Где же текст? Ведь он еще не напечатан?
Маяковский рассмеялся.
- Не велика трудность, текст здесь, - похлопал он себя по лбу. - Давайте, я его вам сейчас запишу. Но я рад, что вам понравилось. Ну, давайте карандаш.
Мне очень хотелось, чтобы он написал пером, но он выбрал на письменном столе цветной карандаш с синим и красным концами и начал писать. Писал быстро, не отрываясь. Четверостишие "Дней бык пег..." записывал, насвистывая ритм строк. На третьем четверостишии синий карандаш сломался. Он не стал его чинить и продолжал остальное дописывать красным. Поэтому половина стихотворения написана красным карандашом, половина - синим. В конце он сделал поправку: написал сперва "Бодрость, пей и пой", потом зачеркнул эту строку и переделал на "Радость, пей и пой" 3.
Написав текст стихотворения, Маяковский стал меня тут же учить, как надо читать его.
Я взяла слишком громко и женским голосом, получился крик. Как же схватить силу и мощь и не впадать в крик?
Маяковский сказал:
- Дело не в силе и громкости голоса. Давайте весь ваш темперамент, а голос ваш не подкачает.
Мы стали искать, как достигнуть такой силы. Во-первых, надо было разобраться в словах, расшифровать их смысл. Что значит "медленна лет арба"?
- Как это - лет арба? - спросила я,- когда говоришь - непонятно.
Маяковский серьезно посмотрел на меня и ответил:
- Вам же у Пушкина "телега жизни" понятна. Почему же вам непонятна у меня "арба лет"? Разве не ясно? Надо читать без декламации, просто, от сердца. Все дойдет.
"Наш марш". Других авторов я читать не буду, а из стихов Маяковского прочитаю еще "Военно-морскую любовь", "Петербургскую сказку" и "Сказку о красной шапочке".
Вскоре я выступила с этой программой на концерте, организованном в помещении бывшего Камерного театра в помощь жертвам войны 4.
Масса народу... публика разная... Молодежь много хлопает и кричит "бис". Одновременно раздаются свистки и шиканье, возгласы: "Гзовская, что за дрянь вы читаете!"
- Это не дрянь, это я, Маяковский, автор, поэт,- сочинил. А вы просто понять не можете. Жаль мне вас, очень жаль.
"бис". Под этот шум мы с Маяковским уходим под руку за кулисы.
Я одна вернулась к публике и на конец прочитала "Военно-морскую любовь". Это стихотворение приняли все, и скандал прекратился. Маяковский был рад, что я в этот вечер, кроме его стихов, никаких других не читала.
- Благодарю вас, что в программе не было салата-оливье,- сказал он.
После этого я часто читала стихи Маяковского на концертах, выступала вместе с ним на мебельной фабрике им. Шмидта, на Трехгорной мануфактуре. Рабочая аудитория принимала Маяковского очень хорошо.
Однажды я участвовала в концерте, организованном для воинских частей в Кремле в Митрофаньевском зале. Это было в 1919 году 23 февраля, в день Красной Армии. На концерте присутствовал Владимир Ильич. Он сидел в первом ряду, сложив руки на груди, и внимательно смотрел на все происходившее на сцене.
марш с красными знаменами. Движения их были наступательные, вперед, на авансцену. Об этом номере я упоминаю потому, что в воспоминаниях В. Бонч-Бруевича говорится, что Гзовская скакала по сцене. Этого не было, скакала и наступала с флагом Элли Рабенек. В. Бонч-Бруевич запамятовал 5.
В этот вечер в моей программе были стихи Пушкина, а закончила я стихотворением Маяковского "Наш марш". Как сейчас, вижу слегка прищуренные глаза Владимира Ильича, смотревшие внимательно на меня во время моего чтения.
По окончании концерта в комнате рядом с залом был подан чай, и тут произошел мой разговор о Маяковском с Владимиром Ильичом. Он спросил: "Что это вы читали после Пушкина? И отчего вы выбрали это стихотворение? Оно не совсем понятно мне... там все какие-то странные слова". Я отвечала Владимиру Ильичу, что это стихотворение Маяковского, которое он доверил мне исполнять. Непонятные слова я старалась объяснить Владимиру Ильичу так же, как мне объяснял это стихотворение сам Маяковский.
Владимир Ильич сказал мне: "Я не спорю, и подъем, и задор, и призыв, и бодрость - все это передается. Но все-таки Пушкин мне нравится больше, и лучше читайте чаще Пушкина". Никакого возмущения или беспощадной критики поэзии Маяковского в тот вечер я от Владимира Ильича не слыхала 6.
Примечания
(1884-1962) - артистка.
Воспоминания печатаются впервые, по рукописи.
1 Стихотворение К. Бальмонта "Лебедь".
2 Имеется в виду второе (бесцензурное) издание "Облака в штанах", вышедшее в феврале 1918 г. Первое издание поэмы вышло в 1915 г.
3 "Наш марш" в настоящее время хранится в БММ.
4 Концерт в помощь жертвам войны состоялся 20 марта 1918 г. По поводу выступления на нем О. Гзовской со стихами Маяковского в одном из репортерских отчетов сообщалось: "Вчера в благотворительном концерте О. В. Гзовская впервые читала стихи поэта-футуриста Владимира Маяковского, Первый раз из уст большого артиста прозвучали строфы левых, футуристических веяний" (газ. "Эпоха", М. 1918, 21 марта).
5 Имеется в виду статья В. Д. Бонч-Бруевича "Ленин о поэзии". - Журн. "На литературном посту", М. 1931, No 4.
6 Автор полемизирует в данном случае с указанной выше статьей В. Д. Бонч-Бруевича. Вспоминая в ней о "резко отрицательной" реакции В. И. Ленина на стихотворение "Наш марш", с которым выступила артистка О. Гзовская, В. Бонч-Бруевич сделал из этого ложный вывод: "Его (Ленина. - Н, Р.) ".
Н. К. Крупская, вспоминая об этом концерте, писала: "Однажды нас позвали в Кремле на концерт, устроенный для красноармейцев. Ильича провели в первые ряды. Артистка Гзовская декламировала Маяковского: "Наш бог - бег, сердце - наш барабан" - и наступала прямо на Ильича, а он сидел, немного растерянный от неожиданности, недоумевающий, и облегченно вздохнул, когда Гзовскую сменил какой-то артист, читавший "Злоумышленника" Чехова" (Н. К. Крупская, О Ленине, М. 1960, стр. 72).