Записи из блокнота
Давно, двадцать лет назад, в одном из южных городов Украины, на берегу Днепра сидели два юных товарища. Они устроились на борту лодки, вытащенной на влажный песок. После жаркого июльского дня над раскаленной землей стоял знойный воздух. Он был виден на глаз, густой и плотный. Вдали опускалось солнце. Пахло растопленной смолой, речной сыростью. Товарищи тихо разговаривали. Один из них сказал:
- Хорошо. Ну, а кто бы мог убедить тебя, что ты - поэт? Ведь мы пишем не только стихи для плакатов и лозунги для знамен... Разве наши лирические стихи хуже стихов многих московских поэтов? О чьей же похвале ты мечтаешь?
Другой ответил:
- Я мечтаю о похвале Владимира Маяковского.
Через несколько дней юные товарищи выехали в Москву на Всероссийское совещание пролетарских писателей. Так решил городской комитет комсомола. Один из них, который мечтал о похвале Владимира Маяковского, был Миша Светлов, другой - автор этих строк.
Спустя несколько лет ЦК комсомола Украины издал первые книги стихов своих поэтов. Это были две небольшие книжечки по полтора-два листа каждая. Мы печатали свои стихи в "Юношеской правде", "Молодой гвардии" и состояли в группе молодогвардейцев вместе с Безыменским и Жаровым. Мы получали письма от комсомольцев из Запорожья, Екатеринослава и Харькова. Одни ругали нас, другие хвалили, но неизменно заканчивали письма просьбой: "Не подкачать и не поддаваться Есенину".
И вот теперь в редакции "Молодой гвардии" стоял передо мной поэт Владимир Маяковский, автор "Облака в штанах", "Мистерии-буфф", "Войны и мира".
Обернувшись ко мне всем своим атлетическим корпусом, он положил свою палку на стол редактора.
- А, здравствуйте... А у меня о вас со Светловым справлялись харьковские комсомольцы. Я их поприветствовал от вашего имени.
Я хотел ответить ему, что мне уже об этом написали, но к нему уже подталкивали для знакомства краснощекого, слегка запинающегося Борю Горбатова.
Маяковский принес в редакцию "Нового мира" стихи на смерть Есенина. Один из присутствующих тут поэтов приветствовал его чуть-чуть язвительно:
- Здравствуйте, мэтр!
Маяковский, пожимая ему руку, ответил:
- Почтение вершку...
Потом спокойно вытащил у меня из рук два моих новых стихотворения. Он сделал это так, как если бы стихи принадлежали ему. Он прочел одно, затем второе и сказал совершенно категорически:
- Это - не годится. Это - годится.
Перечитывая второе стихотворение на слух, он стал в одной строфе переставлять прилагательные и менять рифмовку.
- Разве вы не чувствуете, что так лучше?
Но редактор решил все наоборот. То, что не понравилось Маяковскому, понравилось редактору. Он стоял за первое стихотворение и отклонял второе. Не желая ему уступить, я оба стихотворения напечатал в "Красной нови", оставив во втором поправку Маяковского 1.
"Хорошо!" 2. После первого отделения он стал резко критиковать ряд современных поэтов, зачитывая отрывки из стихов. И вдруг неожиданно прочел так, как только он мог читать - стихотворение Светлова "Гренада", Аудитория бурно аплодировала.
- Вот так нужно писать, - закончил он после того, как аплодисменты затихли.
И потом стал говорить, что, конечно, дело не только в "оснастке стихов, но и в направленности их, то есть на кого они работают".
Характерно его отношение к аудитории, с мнением которой он часто считался. Так, например, критикуя стихи Жарова "Старым друзьям", он прочитал их аудитории. Но слушатели стали аплодировать стихам, которые в чтении Маяковского только выигрывали. Тогда он крикнул Жарову:
- Ну что же, черт вас возьми, идите, кланяйтесь народу, - и вывел его за руку на сцену.
В своей любви ко всему живому в поэзии он был выше всяческих групп и школ. Как и его друг Асеев, он много сделал для молодых поэтов.
Он знал, что значит ободрить вовремя того или иного поэта.
Однажды, возвращаясь не то с пирушки, не то с какого-то собрания, я признался рядом шагавшему Светлову:
"Комсомольской правде" 3,
Светлов ответил:
- А он мне вчера звонил по поводу моих стихов "Пирушка". Они ему очень понравились.
И так было со многими. Разговоры о нетерпимости Маяковского, о его нелюбви ко всему, что стояло вне его творческих исканий, резкая ругань его по адресу всей советской литературы - клевета людей, до сего дня не осознавших непреходящего значения поэта для передовой литературы всего мира. Против этой клеветы говорят его стихи на смерть Есенина, "Послание пролетарским поэтам", а также знаки внимания и товарищеская поддержка многих и многих поэтов, его счастливых современников.
Ранним апрельским утром мне позвонили о его смерти. Стрекотала капель с крыш, голубело небо - и не верилось в смерть. Приходили на память его стихи "Во весь голос", где он живой перекликался с Горацием, Державиным, Пушкиным. Значит, тревога, сквозившая в его стихах и так испугавшая поэтов, была правильно понята нами... Вспоминались последние статьи и рецензии о нем "поклонников святого вечного искусства". Они ломали его надвое. Они, эти ожесточенные рабы всего уходящего, кричали ему: "Читайте "Облако в штанах", довольно агитации!" Они начинали статьи за здравие и кончали за упокой. Разделяя его поэзию на газетную и "настоящую", они предъявляли ему обвинение в неискренности - самое страшное обвинение для искренних. Не отсюда ли такое поспешное подведение итогов в стихах "Во весь голос"?..
Я вошел в квартиру. Кто-то повел меня в комнату, где он лежал на низком диване, прикрытый простыней до подбородка. Он лежал, вытянувшись во весь огромный рост, а где-то над весенним московским днем, там, над плантациями Мексики и над "вишнями Японии", начиналась его вторая жизнь, его бессмертие.
Примечания
Голодный Михаил Семенович (1903-1949) - поэт.
"Комсомольская правда", М. 1940, 15 апреля. Печатаются по тексту газеты.
1 Стихотворение Маяковского "Сергею Есенину" было напечатано в журнале "Новый мир", М. 1926, No 5, май. В 1926 году в журнале "Красная новь" были напечатаны стихотворения М. Голодного "Видения" (в No 4), "Люби до смерти..." (в No 6) и затем, в No 5 за 1927 г. - "Никогда ты не была простою...". Но какое из них было забраковано Маяковским и в какое внесены им поправки - неизвестно.
2 "Хорошо!" и разговором-диспутом во втором отделении состоялось 15 ноября 1927 г.
3 Телеграмма Маяковского М. Голодному неизвестна.