150 000 000
ПОЭМА
150 000 000 мастера этой поэмы имя.
Пуля - ритм.
Рифма-огонь из здания в здание.
150 000 000 говорит губами моими.
Ротационной шагов
в булыжном верже площадей
напечатано это издание.
Кто спросит луну?
Кто солнце к ответу притянет -
10 чего
ночи и дни чините!?
Кто назовет земли гениального автора?
Так
и этой
моей
поэмы
никто не сочинитель.
И идея одна у нее -
сиять в настающее завтра.
20 В этом самом году,
в этот день и час,
под землей,
на земле,
по небу
и выше -
такие появились
плакаты,
летучки,
афиши -
-----------------------------------------
30 "ВСЕМ!
ВСЕМ!
ВСЕМ!
Всем,
кто больше не может!
Вместе
выйдите
и идите!"
(подписи):
МЕСТЬ - ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР.
40 ГОЛОД - РАСПОРЯДИТЕЛЬ.
ШТЫК.
БРАУНИНГ.
БОМБА.
(три
подписи:
секретари).
-----------------------------------------
Идем!
Идемидем!
Го, го,
50 го, го, го, го,
го, го!
Спадают!
Ванька!
Керенок подсунь-ка в лапоть!
Босому что ли на митинг ляпать?
Пропала Россеичка!
Загубили бедную!
Новую найдем Россию.
Всехсветную!
60 Иде-е-е-е-е-м!
Он сидит раззолоченный
за чаем
с птифур.
Я приду к нему
в холере.
Я приду к нему
в тифу.
Я приду к нему,
я скажу ему:
70 "Вильсон, мол,
Вудро,
хочешь крови моей ведро?
И ты увидишь..."
До самого дойдем
до Ллойд-Джорджа -
скажем ему:
"Послушай,
Жоржа..."
- До него дойдешь!
80 До него океаны.
Страшен,
как же,
российский одёр им.
- Ничего!
Дойдем пешкодером!
Идемидем!
Будилась призывом,
из лесов
спросонок,
90 лезла сила зверей и зверят.
Визжал придавленный слоном поросенок.
Щенки выстраивались в щенячий ряд.
Невыкосим человечий крик.
Но зверий
душу веревкой сворачивал.
(Я вам переведу звериный рык,
если вы не знаете языка зверячьего):
"Слушай,
Вильсон,
100 заплывший в сале!
Вина людей -
наказание дай им.
Но мы
не подписывали договора в Версале.
Мы,
зверье,
за что голодаем?
Свое животное горе киньте им!
Досыта наесться хоть раз бы еще!
110 К чреватым саженными травами Индиям,
к американским идемте пастбищам!"
О-о-гу!
Нам тесно в блокаде-клетке.
Вперед, автомобили!
На митинг, мотоциклетки!
Мелочь, направо!
Дорогу дорогам!
Дорога за дорогой выстроились в ряд
Слушайте, что говорят дороги.
120 Что говорят?
"Мы задохлись ветрами и пылями,
вьясь степями по рельсам голодненькими.
Немощеными хлипкими милями
надоело плестись за колодниками.
Мы хотим разливаться асфальтом,
под экспрессов тарой осев.
Подымайтесь!
Довольно поспали там,
колыбелимые пылью шоссе!
130 Иде-е-е-е-м!"
И-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и.
К каменноугольным идемте бассейнам!
За хлебом!
За черным!
Для нас засеянным.
Без дров ходить -
дураков наймите!
На митинг, паровозы!
Паровозы,
140 на митинг!
Скоре-е-е-е-е-е-е-е!
Скорейскорей!
Эй,
губернии,
снимайтесь с якорей!
За Тульской Астраханская,
за махиной махина,
стоявшие недвижимо
даже при Адаме,
150 двинулись
и на
другие
прут, погромыхивая городами,
Вперед запоздавшую темь гоня,
сшибаясь ламп лбами,
на митинг шли легионы огня,
шагая фонарными столбами.
А по верху,
воду с огнем миря,
160 загнившие утопшими, катились моря.
"Дорогу каспийской волне баловнице!
Обратно в России русло не поляжем!
Не в чахлом Баку,
а в ликующей Ницце
с волной средиземной пропляшем по пляжам".
И, наконец,
из-под грома
бега и езды,
в ширь непомерных легких завздыхав,
170 всклокоченными тучами рванулись из дыр
и пошли грозой российские воздуха.
Иде-е-е-е-м!
Идемидем!
И все эти
сто пятьдесят миллионов людей,
биллионы рыбин,
триллионы насекомых,
зверей,
домашних животных,
180 сотни губерний,
со всем, что построилось,
стоит,
живет в них,
все, что может двигаться,
и все, что не движется,
все, что еле двигалось,
пресмыкаясь,
ползая,
плавая -
190 лавою все это,
лавою!
И гудело над местом,
где стояла когда-то Россия:
- Это же ж не важно,
чтоб торговать сахарином!
В колокола клокотать чтоб - сердцу важно!
Сегодня
в рай
Россию ринем
200 за радужные закатов скважины.
Го, го,
го, го, го, го,
го, го!
Идемидем!
Сквозь белую гвардию снегов!
Чего полезли губерний туши
из веками намеченных губернаторами зон?
Что, слушая, небес зияют уши?
Кого озирает горизонт?
210 Оттого
сегодня
на нас устремлены
глаза всего света
и уши всех напряжены,
наше малейшее ловя,
чтобы видеть это,
чтобы слушать эти слова:
это -
революции воля,
220 брошенная за последний предел,
это -
митинг,
в махины машинных тел
вмешавший людей и зверьи туши,
это -
руки,
лапы,
клешни,
рычаги,
230 туда,
где воздух поредел,
вонзенные в клятвенном единодушье.
Поэтов,
старавшихся выть поднебесней,
забудьте,
эти слушайте песни:
"Мы пришли сквозь столицы,
сквозь тундры прорвались,
прошагали сквозь грязи и лужищи.
240 Мы пришли миллионы,
миллионы трудящихся,
миллионы работающих и служащих.
Мы пришли из квартир,
мы сбежали со складов,
из пассажей, пожаром озаренных.
Мы пришли миллионы,
миллионы вещей,
изуродованных,
сломанных,
250 разоренных.
Мы спустились с гор,
мы из леса сползлись,
от полей, годами глоданных.
Мы пришли,
миллионы,
миллионы скотов,
одичавших,
тупых,
голодных.
260 Мы пришли,
миллионы
безбожников,
язычников
и атеистов -
биясь
лбом,
ржавым железом,
полем -
все
270 истово
господу богу помолимся.
Выйдь
не из звездного
нежного ложа,
боже железный,
огненный боже,
боже не Марсов,
Нептунов и Вег,
боже из мяса -
280 бог-человек!
Звездам на_ мель
не загнанный ввысь,
земной
между нами
выйди,
явись!
Не тот, который
"иже еси на небесех".
Сами
290 на глазах у всех
сегодня
мы
займемся
чудесами.
Твое во имя
биться дабы,
в громе,
в дыме
встаем на дыбы.
300 Идем на подвиг
труднее божеского втрое,
творившего,
пустоту вещами даруя.
А нам
не только, новое строя,
фантазировать,
а еще и издинамитить старое.
Жажда, пой!
Голод, насыть!
310 Время
в бои
тело носить.
Пули, погуще!
По оробелым!
В гущу бегущим
грянь, парабеллум!
Самое это!
С донышка душ!
Жаром,
320 жженьем,
железом,
светом,
жарь,
жги,
режь,
рушь!
Наши ноги -
поездов молниеносные проходы.
Наши руки -
330 пыль сдувающие веера полян.
Наши плавники - пароходы.
Наши крылья - аэроплан.
Идти!
Лететь!
Проплывать!
Катиться! -
всего мирозданья проверяя реестр.
Нужная вещь -
хорошо,
340 годится.
Ненужная -
к черту!
Черный крест.
Мы
тебя доконаем,
мир-романтик!
Вместо вер -
в душе
электричество,
350 пар.
Вместо нищих -
всех миров богатство прикарманьте!
Стар - убивать.
На пепельницы черепа!
В диком разгроме
старое смыв,
новый разгромим
по миру миф.
Время-ограду
360 взломим ногами.
Тысячу радуг
в небе нагаммим.
В новом свете раскроются
поэтом опоганенные розы и грезы.
Всё
на радость
нашим
глазам больших детей!
Мы возьмем
370 и придумаем
новые розы -
розы столиц в лепестках площадей.
Все,
у кого
мучений клейма нажжены,
тогда приходите к сегодняшнему палачу.
И вы
узнаете,
что люди
380 бывают нежны,
как любовь,
к звезде вздымающаяся по лучу.
Будет
наша душа
любовных Волг слиянным устьем.
Будешь
- любой приплыви -
глаз сияньем облит.
По каждой
390 тончайшей артерии
пустим
поэтических вымыслов феерические корабля.
Как нами написано, -
мир будет таков
и в среду,
и в прошлом,
и ныне;
и присно,
и завтра,
400 и дальше
во веки веков!.
За лето
столетнее
бейся,
пой:
- "И это будет
последний
и решительный бой!"
Залпом глоток гремим гимн!
410 Миллион плюс!
Умножим на сто!
По улицам!
На крыши!
За солнца!
В миры -
слов звонконогие гимнасты!
И вот
Россия
не нищий оборвыш,
420 не куча обломков,
не зданий пепел -
Россия
вся
единый Иван,
и рука
у него -
Нева,
а пятки - каспийские степи.
Идем!
430 Идемидем!
Не идем, а летим!
Не летим, а молньимся,
души зефирами вымыв!
Мимо
баров и бань.
Бей, барабан!
Барабан, барабань!
Были рабы!
Нет раба!
440 Баарбей!
Баарбань!
Баарабан!
Эй, стальногрудые!
Крепкие, эй!
Бей, барабан!
Барабан, бей!
Или - или.
Пропал или пан!
Будем бить!
450 Бьем!
Били!
В барабан!
В барабан!
В барабан!
Революция
царя лишит царева званья.
Революция
на булочную бросит голод толп,
Но тебе
460 какое дам названье,
вся Россия, смерчем скрученная в столб?!
Совнарком -
его частица мозга, -
не опередить декретам скач его.
Сердце ж было так его громоздко,
что Ленин еле мог его раскачивать.
Красноармейца можно отступить заставить,
коммуниста сдавить в тюремный гнет,
но такого
470 в какой удержишь заставе,
если
такой
шагнет?!
Гром разодрал побережий уши,
и брызги взметнулись земель за тридевять,
когда Иван,
шаги обрушив,
пошел
грозою вселенную выдивить.
480 В стремя фантазии ногу вденем,
дней оседлаем порох,
и сами
за этим блестящим виденьем
пойдем излучаться в несметных просторах.
Теперь
повернем вдохновенья колесо.
Наново ритма мерка.
Этой части главное действующее лицо - Вильсон.
Место действия - Америка.
490 Мир,
из света частей
собирая квинтет,
одарил ее мощью магической.
Город в ней стоит
на одном винте,
весь электро-динамо-механический.
В Чикаго
14 000 улиц -
солнц площадей лучи,
500 От каждой -
700 переулков
длиною поезду на_ год.
Чудно человеку в Чикаго!
В Чикаго
от света
солнце
не ярче грошовой свечи.
В Чикаго,
чтоб брови поднять -
510 и то
электрическая тяга.
В Чикаго
на версты
в небо
скачут
дорог стальные циркачи.
Чудно_ человеку в Чикаго!
В Чикаго
у каждого жителя
520 не менее генеральского чин.
А служба -
в барах быть,
кутить без забот и тягот.
Съестного
в чикагских барах
чего-чего не начудено!
Чудно_ человеку в Чикаго!
Чудно_ человеку!
И чудно!
530 В Чикаго
такой свирепеет грохот,
что грузовоз
с тысчесильной машиною
казался,
что ветрится тихая кроха,
что он
прошелёстывал тишью мышиного.
Русских
в город тот
540 не везет пароход,
не для нас дворцов этажи.
Я один там был,
в барах ел и пил,
попивал в барах с янками джин.
Может, пустят и вас,
не пустили пока -
начиняйтесь же и вы чудесами -
в скороходах-стихах,
в стихах-сапогах
550 исходите Америку сами!
Аэростанция
на небоскребе.
Вперед,
пружиня бока в дирижабле!
Сожмутся мосты до воробьих ребер.
Чикаго внизу
землею прижаблен.
А после,
с неба,
560 видные еле,
сорвавшись,
камнем в бездну спланируем.
Тоннелем
в метро
подземные версты выроем
и выйдем на площадь.
Народом запружена.
Версты шириною с три.
Отсюда начинается то, что нам нужно
570 - "Королевская улица" -
по-ихнему
- "Рояль стрит".
Что за улица?
Что на ней стоит?
А стоит на ней -
Чипль-Стронг-Отель.
Да отель ли то
или сон?!
А в отеле том
580 в чистоте,
в теплоте
сам живет
Вудро
Вильсон.
Дом какой - не скажу.
А скажу когда,
то покорнейше прошу не верить.
Места нет такого, отойти куда,
чтоб всего его глазом обмерить.
590 То,
что можно увидеть,
один уголок,
но и то
такая диковина!
Посмотреть, например,
на решетки клок -
из гущённого солнца кована.
А с боков обойдешь -
гора не гора!
600 Верст на сотни,
а может, на тыщи.
За седьмое небо зашли флюгера.
Да и флюгер
не богом ли чищен?
Тоже лестница там!
Не пойдешь по ней!
Меж колоночек,
балкончиков,
портиков
610 сколько в ней ступеней
и не счесть ступне -
ступеней этих самых
до чертиков!
Коль пешком пойдешь -
иди молодой!
Да и то
дойдешь ли старым!
А для лифтов -
трактиры по лестнице той,
620 чтоб не изголодались задаром.
А доехали -
если рады нам -
по пяти впускают парадным.
Триста комнат сначала гости идут.
Наконец дошли.
Какое!
Тут
опять начались покои.
Вас встречает лакей,
630 Булава в кулаке.
Так пройдешь лакеев пять.
И опять булава.
И опять лакей.
Залу кончишь -
лакей опять.
За лакеями
гуще еще
курьер.
Курьера курьер обгоняет в карьер.
640 Нет числа.
От числа такого
дух займет у щенка-Хлестакова.
И только
уставши
от страшных снований,
когда
не кажется больше,
что выйдешь,
а кажется,
650 нет никаких оснований,
чтоб кончилось это -
приемную видишь,
Вход отсюда прост -
в триаршинный рост
секретарь стоит в дверях нем.
Приоткроем дверь.
По ступенькам - (две) -
приподымемся,
взглянем,
660 ахнем! -
То не солнце днем -
цилиндрище на нем
возвышается башней Сухаревой.
Динамитом плюет
и рыгает о нем,
рыжий весь,
и ухает ухарево.
Посмотришь в ширь -
иоркширом иоркшир!
670 А длина -
и не скажешь какая длина,
так далеко от ног голова удалена!
То ль заряжен чем,
то ли с присвистом зуб,
что ни звук -
бух пушки.
Люди - мелочь одна,
люди ходят внизу,
под ним стоят,
680 как избушки.
Щеки ж
такой сверхъестественной мякоти,
что сами просятся -
придите,
лягте.
А одежда тонка,
будто вовсе и нет -
из тончайшей поэтовой неги она.
Кальсоны Вильсона
690 не кальсоны - сонет,
сажени из ихнего Онегина.
А работает как!
Не покладает рук.
Может заработаться до смерти.
Вертит пальцем большим
большого вокруг.
То быстрей
то медленней вертит.
Повернет -
700 расчет где-нибудь
на заводе.
Мне
платить не хотят построчной платы.
Повернет -
Штраусы вальсы заводят,
золотым дождем заливает палаты.
Чтоб его прокормить,
поистратили рупь.
Обкормленный весь,
710 опоенный.
И на случай смерти,
не пропал чтоб труп,
салотопки стоят,
маслобойни.
Все ему
американцы отданы,
и они
гордо говорят:
я -
720 американский подданный.
Я -
свободный
американский гражданин.
Под ним склоненные
стоят
его услужающих сонмы.
Вся зала полна
Линкольнами всякими.
Уитмэнами,
730 Эдисонами.
Свита его
из красавиц,
из самой отборнейшей знати.
Его шевеленья малейшего ждут.
Аделину
Патти
знаете?
Тоже тут!
В тесном смокинге стоит Уитмэн,
740 качалкой раскачивать в невиданном ритме.
Имея наивысший американский чин -
"заслуженный разглаживатель дамских морщим",
стоит уже загримированный и в шляпе
всегда готовый запеть Шаляпин.
Паркеты песком соря,
рассыпчатые от старости стоят профессора.
Сам знаменитейший Мечников
стоит и снимает нагар с подсвечников.
Конечно,
750 ученых
сюда
привел
теорий потоп.
Художников
какое-нибудь
великолепнейшее
экольдебозар.
Ничего подобного!
Все
700 сошлись,
чтоб
ходить на базар.
Ежеутренне
все эти
любимцы муз и слав
нагрузятся корзинами,
идут на рынок.
и несут,
несут
770 мяса_,
масла_.
Какой-нибудь король поэтов
Лонгфелло
сто волочит со сливками крынок.
Жрет Вильсон,
наращивает жир,
растут животы,
за этажом этажи.
Небольшое примечание:
безусые рожи -
и напрасно:
всё
это
одно и то же.
Теперь
довольно смеющихся глав нам.
В уме
Америку
ясно рисуете.
Мы переходим
к событиям главным.
К невероятной,
к гигантской сути.
День
800 этот
был
огнеупорный.
В разливе зноя земли тихли.
Ветров иззубренные бороны
вотще старались воздух взрыхлить.
В Чикаго
жара непомерная:
градусов 100,
а 80 - наверное.
810 Все на пляже.
Кто могли - гуляли себе.
А в большей части лежали даже
Пот
благоухал
на их холеном теле.
Ходили и пыхтели.
Лежали и пыхтели.
Барышни мопсиков на цепочках водили,
и
820 мопсик,
раскормленный был,
как теленок.
Даме одной,
дремавшей в идиллии,
в ноздрю
сжаревший влетел мотыленок.
Некоторые вели оживленные беседы,
говорили "ах",
говорили "ух".
830 С деревьев слетал пух.
Слетал с деревьев мимозовых.
Розовел
на белых шелках и кисеях.
Белел на розовых.
Так
довольно долго
все занимались
приятным времяпрепровождением.
Но уже
840 час тому назад
стало
кое-что
меняться.
Еле слышное,
разве только что кончиком души,
дуновенье какое-то.
В безветренном море
ширятся всплески.
850 Что такое?
Чего это ради ее?
А утром
в молнийном блеске
АТА
(Американское Телеграфное Агентство)
город таким шарахнуло радио:
"Страшная буря на Тихом океане.
Сошли с ума муссоны и пассаты.
На Чикагском побережье выловлены рыбы.
Очень странные,
860 В шерстях.
Носатые".
Вылазили сонные,
не успели еще обсудить явление,.
а радио
спешные
вывешивало объявления:
"Насчет рыб ложь.
Рыбак спьяну местный.
Муссоны и пассаты на месте.
870 Но буря есть.
Даже еще страшней.
Причины неизвестны".
Выход судам запретили большие,
к ним
присоединились
маленькие пароходные компа-
нийки.
Доллар пал.
Чемоданы нарасхват.
Биржа в панике.
880 Незнакомого
на улице
останавливали незнакомые -
не знает ли чего человек со стороны.
Экстренный выпуск!
Радио!
Выпуск экстренный!
"Радиограмма переврана.
Не бурь раскат.
Другое.
890 Грохот неприятельских эскадр".
Радио расклеили.
И, опровергая оное,
сейчас же
новое,
последнее,
захватывающее,
сенсационное.
"Не пушечный дым -
океанская синева.
900 нет ни броненосцев,
ни флотов,
ни эскадр.
Ничего нет.
Иван".
Что Иван?
Какой Иван?
Откуда Иван?
Почему Иван?
Чем Иван?
910 Положения не было более запутанного.
Ни одного объяснения
достоверного,
путного.
Сейчас же собрался коронный совет.
Всю ночь во дворце беспокоился свет.
Министр Вильсона
Артур Крупп
заговорился так,
что упал, как труп.
920 Капитализма верный трезор,
совсем умаялся сам Крезо.
Вильсон
необычайное
проявил упорство
и к утру
решил -
иду в единоборство.
Беда надвигается.
Две тысячи верст.
930 Верст за тысячу.
За_ сто.
И...
очертанья идущего
нащупали,
заметили,
увидели маяки глазастые.
Строки
этой главы,
гремите,
время ритмом роя!
В песне -
миф о героях Гомера,
история Трои,
до неузнаваемости раздутая,
воскресни!
Голодный,
с теплом в единственный градус
жизни,
как милости даренной,
950 радуюсь,
ход твой следя легендарный.
Куда теперь?
Где пеш?
Какими идешь морями?
Молнию рвущихся депеш
холодным стихом орамим.
Ворвался в Дарданеллы Иванов разбег.
Турки
с разинутыми ртами
960 смотрят:
человек -
голова в Казбек! -
идет над Дарданелльскими фортами.
Старики улизнули.
Молодые на мол.
Вышли.
Песни бунта и молодости.
И лишь
до берега вал домёл,
970 и лишь волною до мола достиг -
бросились,
будто в долгожданном сигнале,
человек на человека,
класс на класс.
Одних короновали.
Других согнали.
Пешком по морю -
и скрылись из глаз.
Других глотает морская ванна,
980 другими
акула кровавая кутит,
а эти
вошли,
ввалились в Ивана
и в нем разлеглись,
как матросы в каюте.
(А в Чикаго
ничто не сулило пока
для чикагцев страшный час.
990 Изогнувшись дугой,
оттопырив бока,
веселились,
танцами мчась.)
Замерли римляне.
Буря на Тибре.
А Тибр,
взъярясь,
папе римскому голову выбрил
и пошел к Ивану сквозь утреннюю ясь.
1000 (А в Чикаго,
усы в ликеры вваля,
выступ мяса облапив бабистый, -
Илл-ля-ля-!
Олл-ля-ля! -
процелованный,
взголённый,
разухабистый.)
Черная ночь.
Без звездных фонарей,
1010 К Вильсону,
скользя по водным массам,
коронованный поэтами
крадется Рейн,
слегка посвечивая голубым лампасом.
(А Чикаго
спит,
обтанцован,
опит,
рыхотелье подушками выхоля.
1020 Синь уснула.
Сопит.
Море храпом храпит.
День встает.
Не расплатой на них ли?)
Идет Иван,
сиянием брезжит.
Шагает Иван,
прибоями брызжет.
Бежит живое.
1030 Бежит, побережит.
Вулканом мир хорохорится рыже.
Этого вулкана нет на
составленной старыми географами карте.
Вселенная вся,
а не жалкая Этна,
народов лавой брызжущий кратер -
Ревя несется
странами стертыми
живое и мертвое
1040 от ливня лав.
Одни к Ивану бегут
с простертыми
руками,
другие - к Вильсону стремглав.
Из мелких фактов будничной тины
выявился факт один:
вдруг
уничтожились все середины -
нет на земле никаких середин.
1050 Ни цветов,
ни оттенков,
ничего нет -
кроме
цвета, красящего в белый цвет,
и красного,
кровавящего цветом крови.
Багровое все становилось багровей.
Белое все белей и белее.
Иван
1060 через царства
шагает по крови,
над миром справляя огней юбилеи.
Выходит, что крепости строили даром.
Заткнитесь, болтливые пушки!
Баста!
Над неприступным прошел Гибралтаром.
И мир
океаном Ивану распластан.
(А в Чикаго
1070 на пляже
выводок шлюх
беснованием моря встревожен.
Погоняет время за слухом слух,
отпустив небылицам вожжи.)
Какой адмирал
в просторе намытом
так пути океанские выучит?!
Идет,
начиненный людей динамитом.
1080 Идет,
всемирной злобою взрывчат.
В четыре стороны расплылось
тихоокеанское лоно.
Иван
без карт,
без компасной стрелки
шел
и видел цель неуклонно,
как будто
1090 не с моря смотрел,
а с тарелки.
(А в Чикаго
до Вильсона
докатился вал,
брошенный Ивановой ходьбою.
Он боксеров,
стрелков,
фехтовальщиков сзывал,
чтобы силу наяривать к бою.)
1100 Вот так открыватели,
так Колумбы
сияли,
когда
Ивану
до носа -
как будто
с тысячезапахой клумбы -
земли приближавшейся запах донесся.
(А в Чикаго
1110 боксеров
распирает труд.
Положили Вильсона наземь
и...
ну тереть!
Натирают,
трут,
растирают силовыми мазями.)
Сверльнуло глаза_ маяка одноглазье -
и вот
1120 в мозги,
в глаза,
в рот,
из всех океанских щелей вылазя,
Америка так и прет и прет.
Взбиралась с разбега верфь на верфь.
На виадук взлетал виадук.
Дымище такой,
что, в черта уверовав,
идешь, убежденный,
1130 что ты в аду.
(Где Вильсона дряблость?
Сдули!
Смолодел на сорок годов.
Животами мышцы вздулись.
Ощупали.
Есть.
Готов.)
Доходит,
пеной волну опеня,
1140 гигантам домам за крыши замча,
на берег выходит Иван
в Америке,
сухенький,
даже ног не замоча.
(Положили Вильсону последний заклеп
на его механический доспех,
шлем ему бронированный возвели на лоб,
и к Ивану он гонит спех.)
Чикагцы
1150 себя
не любят
в тесных улицах площить.
И без того
в Чикаго
площади самые лучшие.
Но даже
для чикагцев непомерная
площадь
была приготовлена для этого случая.
1160 Люди,
место схватки орамив,
пускай непомерное! -
сузили в узел.
С одной стороны -
с горностаем,
с бобрами,
с другой -
синевели в замасленной блузе.
Лошади
1170 в кашу впутались
в ту же.
К бобрам -
арабский скакун,
к блузам -
тяжелые туши битюжьи.
Вздымают ржанье,
грозят рысаку.
Машины стекались, скользя на мази_.
На классы разбился
1180 и вывоз
и ввоз.
К бобрам
изящный ушел лимузин,
к блузам
стал
стосильный грузовоз.
Ни песне,
ни краске не будет отсрочки,
бой вас решит - судия строгий.
1190 К бобрам -
декадентов всемирных строчки.
К блузам -
футуристов железные строки.
Никто,
никто не избегнет возмездья -
звезде,
и той
не уйти.
К бобрам становитесь,
1200 генералы созвездья,
к блузам -
миллионы Млечного пути.
Наружу выпустив скованные лавины,
земной шар самый
на две раскололся полушарий половины
и, застыв,
на солнце
повис весами.
Всеми сущими пушками
1210 над
площадью объявлен был
"чемпионат
всемирной классовой борьбы!"
В ширь
ворота Вильсону -
верста,
и то_ он
боком стал
и еле лез ими.
1220 Сапожищами
подгибает бетон.
Чугунами гремит,
железами.
Во Ивана входящего вперился он -
осмотреть врага,
да нечего
смотреть -
ничего,
хорошо сложён,
1230 цветом тела в рубаху просвечивал.
У того -
револьверы
в четыре курка,
сабля
в семьдесят лезвий гнута,
а у этого -
рука
и еще рука,
да и та
1240 за пояс ткнута.
Смерил глазом.
Смешок по усам его.
Взвил плечом шитье эполетово:
"Чтобы я -
о господи! -
этого самого?
Чтобы я
не смог
вот этого?!"
1250 И казалось -
растет могильный холм
посреди ветров обвываний.
Ляжет в гроб,
и отныне
никто,
никогда,
ничего
не услышит
о нашем Иване.
1260 Сабля взвизгнула.
От плеча
и вниз
на четыре версты прорез.
Встал Вильсон и ждет -
кровь должна б,
а из
раны
вдруг
человек полез.
1270 И пошло ж идти!
Люди,
дома,
броненосцы,
лошади
в прорез пролезают узкий.
С пением лезут.
В музыке.
О горе!
Прислали из северной Трои
1280 начиненного бунтом человека-коня!
Метались чикагцы,
о советском строе
весть по оторопевшим рядам гоня.
Товарищи газетчики,
не допытывайтесь точно,
где была эта битва
и была ль когда.
В этой главе
в пятиминутье всредоточены
бывших и не бывших битв года.
Не Ленину стих умиленный.
В бою
славлю миллионы,
вижу миллионы,
миллионы пою.
Внимайте же, историки и витии,
битв не бывших видевшему перипетии!
"Вставай, проклятьем заклейменный" -
радостная выстрелила весть.
1300 В ответ
миллионный
голос:
"Готово!"
"Есть!"
"Боже, Вильсона храни.
Сильный, державный", -
они
голос подняли ржавый.
Запела земли половина красную песню.
1310 Земли половина белую песню запела.
И вот
за песней красной,
и вот
за песней за белой -
тараны затарахтели в запертое будущее,
лучей щетины заскребли,
замели.
Руки разрослись,
легко распутывающие
1320 неведомые измерения души и земли.
Шарахнутые бунта веником
лавочники,
не доведя обычный торг,
разбежались ошпаренным муравейником
из банков,
магазинов,
конторок.
На толщь душивших набережных и дамб
к городам
1330 из океанов
двинулась вода.
Столбы телеграфные то здесь,
то там
соборы вздергивали на провода.
Бросив насиженный фундамент,
за небоскребом пошел небоскреб,
как тигр в зверинце -
мясо
фунтами,
1340 пастью ворот особнячишки сгреб.
Сами себя из мостовых вынув, -
где, хозяин, лбище твой? -
в зеркальные стекла бриллиантовых магазинов
бросились булыжники мостовой.
Не боясь сесть на_ мель,
не боясь на колокольни напороть туши,
просто -
как мы с вами -
шагали киты сушей.
1350 Красное все,
и все, что бело,
билось друг с другом,
билось и пело.
Танцевал Вильсон
во дворце кэк-уок,
заворачивал задом и передом,
да не доделала нога экивок,
в двери смотрит Вильсон,
а в двери там -
1360 непоколебимые,
походкой зловещею,
человек за человеком,
вещь за вещью
вваливаются в дверь в эту:
"Господа Вильсоны,
пожалте к ответу!"
И вот,
притворявшиеся добрыми,
колье
1370 на Вильсоних
бросились кобрами.
Выбирая,
которая помягче и почище,
по гостиным
за миллиардершами
гонялись грузовичищи.
Не убежать!
Сороконогая
мебель раскинула лов.
1380 Топтала людей гардеробами,
протыкала ножками столов.
Через Рокфеллеров,
валяющихся ничком,
с горлами,
сжимаемыми собственным воротничком,
растоптав,
как тараканов,
вывалилась,
в Чикаго канув.
1390 По улицам
в сажени
дома не видно от дыма сражений.
Как в кинематографе
бывает -
вдруг
крупно -
видят:
сквозь хаос
ползущую спекуляцию добивает,
1400 встав на задние лапы,
Совнархоз.
Но Вильсон не сдается,
засел во дворце,
нажимает золотые пружины,
и выстраивается цепь -
нечеловеческие дружины.
Страшней, чем танки,
чем войск роты,
безбрюхий встал,
1410 пошел сторотый,
мильонозубый
ринулся голод.
Город грызнет - орехом расколот.
Сгреб деревню - хрустнула косточкой.
А людей,
а людей и зверей -
просто в рот заправляет горсточкой.
Впереди его,
вывострив ухо,
1420 путь расчищая, лезет разруха.
Дышит завод.
Разруха слышит.
Слышит разруха - фабрика дышит.
Грохнет по фабрике -
фабрика свалена.
Сдавит завод -
завод развалина.
Рельс обломком крушит как палицей.
Все разрушается,
1430 гибнет,
валится.
Готовься!
К атаке!
Трудись!
Потей!
Горло голода,
разрухи глотку
затянем
петлей железнодорожных путей!
1440 И когда пресекаться дух стран
стал,
голодом сперт,
тогда,
раскачивая поездов таран,
двинулся вперед транспорт.
Ветрилась паровозов борода седая,
бьются,
голод сдал,
и по нем,
1450 остатки съедая,
груженные хлебом прошли поезда.
Искорежился, -
и во гневе
Вудро,
приказав:
"сразите сразу",
новых воинов высылает рой -
смертоноснейшую заразу.
Идут закованные в грязевые брони
1460 спирохет на спирохете,
вибрион на вибрионе.
Ядом бактерий,
лапами вшей
кровь поганят,
ползут за шей.
Болезни явились
небывалого фасона:
вдруг
человек
1470 становится сонный,
высыпает рябо_,
распухает
и лопается грибом.
Двинулись,
предводимые некою
радугоглазой аптекою,
бутыли карболочные выдвинув в бойницы,
лазареты,
лечебницы,
1480 больницы.
Вши отступили,
сгрудились скопом.
Вшей
в упор
расстреливали микроскопом.
Молотит и молотит дезинфекции цеп.
Враги легли,
ножки задрав.
А поверху,
1490 размахивая флаг-рецепт,
прошел победителем мировой Наркомздрав.
Вырывается у Вильсона стон, -
и в болезнях побит и в еде,
и последнее войско высылает он -
ядовитое войско идей.
Демократизмы,
гуманизмы -
идут и идут
за измами измы.
1500 Не успеешь разобраться,
чего тебе нужно,
а уже
философией
голова заталмужена.
Засасывали романсов тиной.
Пением завораживали.
Завлекали картиной.
Пустые головы
книжками
1510 для веса
нагрузив,
пошел за профессором профессор.
Их
молодая встретила орава,
и дулам браунингов в провал
рухнуло римское право
и какие-то еще права.
Простонародью очки втирая,
адом пугая,
1520 прельщая раем,
и лысые, как колено,
и мохнатые, как звери,
с евангелиями вер,
с заговорами суеверий,
рясами вздыбив пыль,
армией двинулись чернобелые попы.
Под градом декретов
от красной лавины
рассыпались
1530 попы,
муллы,
раввины.
А ну, чудотворцы,
со смертных одр
встаньте-ка!
На месте кровавого спора
опора веры валяется -
Пётр
с проломанной головой собственного собора.
1540 Тогда
поэты взлетели на небо,
чтоб сверху стрелять, как с аэроплана бы.
Их
на приманку академического пайка
заманивали,
ждали, не спустятся пока.
Поэты бросались, камнем пав, -
в работу их,
перья рифм ощипав!
1550 В "Полное собрание сочинений",
как в норки,
классики забились.
Но жалости нет!
Напрасно
их
наседкой
Горький
прикрыл,
распустив изношенный авторитет.
1560 Фермами ног отмахивая мили,
кранами рук расчищая пути,
футуристы
прошлое разгромили,
пустив по ветру культуришки конфетти.
Стенкой в стенку,
валяясь в пыли,
билась с адмиралтейством
Лувра труха,
пока
1570 у адмиралтейства
на штыке-шпиле
не повисли Лувра картинные потроха.
Последняя схватка.
Сам Вильсон.
И в ужасе видят вильсонцы -
испепелен он,
задом придавить пытавшийся солнце.
Кто вспомнит безвестных главковерхов имя,
победы громоздивших одна на одну?!
1580 Загрохотав в международной Цусиме,
эскадра старья пошла ко дну.
Фабриками попирая прошедшего труп,
будущее загорланило триллионом труб:
"Авелем называйте нас
или Каином,
разница какая нам!
Будущее наступило!
Будущее победитель!
Эй, века,
на поклон идите!"
1590 Горизонт перед солнцем расступился злюч.
И только что
мира пол заклавший,
Каин гением взялся за луч,
как музыкант берется за клавиши.
История,
в этой главе
как на ладони бег твой.
Голодая и ноя,
города расступаются,
и над пылью проспектовой
солнцем встает бытие иное.
Год с нескончаемыми нулями.
Праздник, в святцах
не имеющий чина.
Выфлажено все.
И люди
и строения.
Может быть,
Октябрьской революции сотая годовщина,
1610 может быть,
просто
изумительнейшее настроение.
Разгоняя дирижабли небесам под уклон,
поездами,
на палубах бесчисленных эскадр,
извилинами пеших колонн
за кадром выстраивают человечий кадр.
Большеголовые,
в красном сиянье,
1620 с марса слетевшие, встали марсияне.
Взыграет аэро,
и снова нет.
И снова птицей солнце заслонится.
И снова
с отдаленнейших слетаются планет,
винтами развеерясь из-за солнца.
Пустыни смыты у мира с хари,
деревья за стволом расфеерили ствол.
На площади зелени -
1630 на бывшей Сахаре -
сегодня
ежегоднее торжество.
День за днем спускались дни,
и снова густела тьма ночная.
Прежде чем выстроиться сумев,
они
грянули:
- Начинаем!
"Голоса людские,
1640 зверьи голоса,
рев рек
ввысь славословием вьем.
Пойте все и все слушайте
мира торжественный реквием.
Вам, давнишние,
года проголодавшие,
о рае сегодняшнем раструбливая весть,
вам,
милльонолетию давшие
1650 петь,
пить,
есть.
Вам, женщины,
рожденные под горностаевые
мантии,
тело в лохмотья рядя,
падавшие замертво,
за хлебом простаивая
в неисчислимых очередях.
1660 Вам,
легионы жидкокостых детей,
толпы искривленной голодом молодежи,
те, кто дожили до чего-то,
и те,
кто ни до чего не дожил.
Вам,
звери,
ребрами сквозя,
забывшие о съеденном людьми овсе,
1670 работавшие, кого-то и что-то возя,
пока исхлестанные не падали совсем.
Вам,
расстрелянные на баррикадах духа,
чтоб дни сегодняшние были пропеты,
будущее ловившие в ненасытное ухо,
маляры,
певцы,
поэты.
1680 Вам, которые
сквозь дым и чад,
жизнью, едва державшейся на иотке,
ржавым железом, шестерней скрежеща,
работали всё-таки,
делали всё-таки.
Вам неумолкающих слав слова,
ежегодно расцветающие, вовеки не вянув,
за нас замученные - слава вам,
миллионы живых,
кирпичных
1690 и прочих Иванов".
Парад мировой расходился ровно, -
ведь горе давнишнее душу не бесит.
Годами
печаль
в покой воркестрована
и песней брошена ввысь поднебесить.
Еще гудят голосов отголоски
про смерти чьи-то,
про память вечную.
1700 А люди
уже
в многоуличном лоске
катили минуту, весельем расцвеченную.
Ну и катись средь песенного лада,
цвети, земля, в молотьбе и в сеятьбе.
Это тебе
революций кровавая Илиада!
Голодных годов Одиссея тебе!
[1919-1920]
|
Журн. "Художественное слово" (временник литературного отдела Наркомпроса), кн. I, M. 1920 (октябрь) - отрывки из поэмы: "Пролог всей книги" (гл. 1, строки 1-7) и "Часть II" (фактически гл. III, строки 485-799). Авторизованные корректурные гранки отдельного издания поэмы с датой производственного отдела Госиздата: "22 ноября 1920 г." (ЦГАЛИ). Отдельное издание поэмы без имени автора, Гиз, М. 1921; "13 лет работы", т. II; "Избранный Маяковский"; "255 страниц".
Список с печатного текста, сделанный Л. Ю. Брик в 1924 г. для предполагавшегося издания поэмы (ИМЛИ); Сочинения, т. III; "Школьный Маяковский" (отрывок поэмы, строки 485-789).
"Отдельная страница в рамке, разными шрифтами, под афишу"; к строкам 1597-1603, набранным, как весь текст, "крупно!"
нет. Рукой Маяковского написана заглавная страница списка: "В. В. Маяковский, 150 000 000".
"столбиком", Маяковский применил для предполагавшегося нового ее издания систему ступенчатой разбивки стиховых строк, на которую он перешел с 1923 г. Список сделан с оригинала, где произведена была Маяковским соответствующая разметка текста. Оригинал не сохранился. В настоящем издании текст печатается по принципу ступенчатой разбивки стиховой строки.
Поэма была задумана и начата в первой половине 1919 г., окончена в марте 1920 г.
"Воля миллионов", "Былина об Иване", "Иван Былина. Эпос революции".
5 марта 1920 г. Маяковский читал отрывки из поэмы "150 000 000" на открытии клуба при Всероссийском Союзе поэтов (Москва), затем полностью - 4 декабря 1920 г. - в петроградском Доме искусств и 12 декабря 1920 г. -в Москве, в Политехническом музее.
"255 страниц".
"Обратно в России русло не поляжем" вместо "Обратно в России руслом не поляжем".
"с тысчесильной машиною" вместо "с тысячесильной машиною".
Строка 597. "из гущенного солнца кована" вместо "из сгущенного солнца кована".
"Сверльнуло глаза маяка одноглазье" вместо "Свернуло глаза маяка одноглазье".
Строка 1252. "посреди ветров обвываний" вместо "посреди ветров обмываний".
"И когда пресекаться дух стран стал" вместо "И когда пересекаться дух стран стал".
"в красном сияньи" вместо "в красном сиянии".
"Вам неумолкающих слав слова" вместо "Вам, неумолкающих слав слова".
Строки 48, 86, 173, 204, 430. "Идемидем!" и строка 142 - "Скорейскорей!" печатаются слитно, как во всех изданиях, кроме Сочинений, т. III.
Строка 316. Парабеллум - система автоматического пистолета.
взяли город хитростью: они построили громадного деревянного коня, спрятали в него своих воинов и, поставив его у ворот Трои, ушли. Торжествующие троянцы втащили коня в город, когда же настала ночь, греческие воины вылезли из коня и овладели Троей.