Вон самогон!

Вон самогон!

Село Малые Тишки

Недалёко от нас,

         то ль на некой горе,

то ли просто

         на маленькой вышке,

помещается

         на реке на Туре

деревушка —

           Малые Тишки.

Хоть домов полсотни менее,

но на каждом из них

         крыша —

              точно заря,

—

              не двор, а имение.

Лет пяток назад

         жил во всех домах

генерал,

    помещик Дядин.

А мужик глядел

         да шапчонку ломал,

да слюну облизывал, глядя.

В Октябре

    с генерала спустили жир:

подавай, мол, обратно наше!

Дернул Дядин в Париж,

              а мужик зажил.

Жил и жил себе полной чашей.

         украшает луг.

(Не к лицу коммуне дурак-то!)

Степанида Саврасовна Водкина

Лишь одна с по-над краю стоит изба,

курьей ножкой держится еле,

на карнизах на всех

         ободра́лась резьба,

ветер дует

    и хлещет в щели.

Здесь, паучьей нитью обо́ткана,

проживала

    меж ветра вывшего

Степанида Саврасовна Водкина,

станового супруга

         бывшего.

Степанидин муж

         был известен всем.

Кто

       в селе

    станового выше?

Все четырнадцать шкур,

              а не то что семь

Обдирал становой

         целых 20 лет.

20 — жили воя и ноя.

Становой жирел,

         и жена —

              ранет,

щекопузье блестит наливное.

Да коммуна пришла,

         кумачом хохоча,

В ту же ночь

         становой

         задал стрекоча,

не простясь аж

             с супругою спящей.

Спят мужик и баба,

         корова и бык.

Ночь.

         Луна в небесах

         рассияла лик,

Лишь один

       оборванец

         крадется…

              и шмыг

—

               к Степаниде.

Степанида задвижку открыла на стук,

получила записку в руки из рук;

слов не слыша меж крысьего писку,

         под лунный круг,

под луною

    читает записку.

Прочитала раз,

             перечла еще.

Под ногами

        от слез

         лужа.

Слезы радости мчат со всех щек.

—

          записка от мужа.

«Степанида моя,

                Степанида-свет,

чтоб покончить с властью Советов,

делай так-то…

         это и это…

Твой супруг

        Ферапонт Водкин».

         росчерк короткий.

А еще через ночь,

         в тот же час

              точь-в-точь,

подкатила к калитке

         и целую ночь

разгружалась бесшумно подвода.

Через день

    столпился народ у ворот,

занят важным одним вопросом:

чем-то воздух несет?

         Разгалделся народ,

в удивлении тянет носом.

А по воздуху,

          сквозь весеннюю ясь,

заползая и в ноздри

         и в глотки,

над избой Степанидьей, дымком раскурясь,

вьется дух

    самогонки-водки.

Бывший пьяница Пров говорит:

              «Эге!

Не слыхал я давно запашочка».

Будто бес какой появился в ноге —

Прова

          запах

       тянет пешочком.

         за ногу ведет и ведет,

в ухо шепчет:

          «Иди!

         Разузнай-ка».

             поставил,

                 и вот —

на крыльце

       появилась хозяйка.

—

         верь мне или не верь, —

то ль для вида,

             а то ль для принятия мер,

но к дверям Степанидина дома

         милиционер,

даже —

    члены волисполкома.

Ярый трезвенник Петр

            растопырил рот,

выгнул грудь для важности вида

да как гаркнет:

             «Ты что ж!

              Разорять народ?

»

А хозяйка в ответ:

         «Что пристал, как репей?!

Мужикам служу —

         не барам.

—

            подходи и пей!

Угощаю всех

          даром».

Пров затылок чешет:

         «Не каждый, мол, день

преподносят такие подарки».

Пров шагнул,

          остальные за ним —

                 на ступень.

«Не умрем, чай,

              с одной-то чарки».

Выпил рюмку —

         прошла волшебством по душе.

По четвертой —

         пришло веселье.

И не рюмками —

         четвертями уже

лижут все даровое зелье.

Утро.

         Вышли все,

         не чуют земли.

Встали свиньями

                 на четвереньки.

С закоулков проселочных пыль мели:

бородища —

         мокрые веники.

Не дошли до дому ни Петр,

              ни Пров:

Хмель

Полдень.

    Встал народ.

         Негодящий вид.

Перекошены наискось лица.

В животе огонь,

         голова трещит, —

          опохмелиться.

Потащились

          все, кто ходить еще мог,

к Степаниде идут

         на крылечко.

Так же

           вьется соблазном над хатой

                  дымок.

Ткнули дверь.

           Да не тут-то было!

              Замок

изнутри просунут в колечко.

«Степанида, — орут, —

              вылезай помочь!»

        присели на корточки.

«К черту лешему!

         Убирайтесь прочь! —

Степанидин голос

         из форточки. —

Попоила раз —

              и довольно, чать! —

заорала Водкина гневно. —

Угостила раз —

         не всегда ж угощать?!

Затаскались сюда

         ежедневно!

Вы у честной вдовы —

             не в питейном, чай!

чтоб не только водку,

         хотя бы чай

подавали бесплатно в трактире?!»

Но в ответ на речь

         пуще прежнего гул:

«Помоги, Степанида Саврасовна».

«Помогу, —

         говорит, —

              да гони деньгу».

Великое разорение

Самогонный потоп

         заливает-льет,

льет потоп

    и не хочет кончиться.

Вымирает народ,

         нищает и мрет,

лишь жиреет вовсю самогонщица.

Над деревней

          царит самогонище-гад,

весь достаток Водкиной отдан.

Урожай —

       и тот заложили в заклад

вплоть до 28-го года.

    на морде

         от драк полоса.

Не услышишь поющего голоса.

             меж драк

              визжат голоса:

муж

       жене

    выдирает волосы.

Переехала Водкина в школьный дом:

«Неча зря, мол, учиться в школах».

А учителя — в хлев:

         «Проживет и в нем».

Рос в селе за олухом олух.

Половину домов

         пережрал пожар,

—

         поразлезлись крыши.

В поле

           тракторы

              пережрала ржа.

Мост —

    и то на ладан дышит.

Что крепила

         на пользу

         советская власть —

постарались развеять прахом.

Все, что коплено год,

         можно в час раскрасть, —

и раскрали

    единым махом.

Только чаще

         болезнь забирается в дом,

только смерть обжирается досыта,

да растут ежедневно

         холм за холмом

Да в улыбку расплылись наши враги:

поп,

        урядник

          и старый помещик.

—

       и погиб,

         и не сдвинешь ноги,

и помещик вопьется, как клещи.

Эй, иди,

    подходи, крестьянский мир!

Навостри все уши —

         и слушай!

         Пой и греми!

Залетай в крестьянские уши!

Кто не хочет из вас

         в грязи,

              под плетнем

дни закончить смертью сучьей, —

прочитай про это,

         подумай о нем,

        самогонка

         в гроб не свела —

всех,

        кто гонит яд-самогон,

выгоняй из деревни,

         гони из села,

из станиц

       вышвыривай вон!

Чтоб республика наша

              не кончила дни,

—

         из сел

              гони!

Выгоняй самогонщиц ораву!

         выгоняй, кто пьет!

Это — гниль.

             Нужна кому она?!

—

                   крестьянству оплот,

лишь от них расцветает коммуна.

[1923]

Примечания

! (стр. 169). Черновой автограф в записной книжке 1923 года, № 20 (БММ); отдельное издание «Красной нови»; отдельное издание «Уралкниги»; «Песни крестьянам»; Сочинения, т. 4.

«Уралкниги»: в строке 97 вместо «Подвело от голодных корчей живот» — «Подвело от голодных харчей живот»; в строке 119 вместо «в подворотную щель» — «в подворотнюю щель»; в строке 138 вместо «чтобы покончить с властью Советов» — «чтоб покончить с властью Советов»; в строке 160 вместо «из-за ставней горел огонек» — «из-за ставен горел огонек»; в строке 185 вместо «над избой Степанидьей дымкой раскурясь» — «над избой Степанидьей дымком раскурясь»; в строках 235–236 вместо «Не умрем, чай, с одной чарки» — «Не умрем, чай, с одной-то чарки»; в строках 315–316 вместо «потрезвели и снова за зелье» — «протрезвели и снова за зелье»; в строке 345 вместо «Не услышишь поющий голос» — «Не услышишь поющего голоса»; в строке 380 вместо «Да в улыбку раскрылись наши враги» — «Да в улыбку расплылись наши враги». Исправлена разбивка строк 28–50.

Написано в марте — апреле 1923 года. Вышло в изд-ве «Красная новь» в августе 1923 года.