Из беседы с американским писателем Майклом Голдом
— Нет, Нью-Йорк не современный город, — говорил он, меряя шагами без устали свою комнату неподалеку от Вашингтон-сквера. — Нью-Йорк не организован. Только машины, метро, небоскребы и тому подобное еще не составляют настоящую индустриальную культуру. Это лишь внешняя ее сторона.
Америка прошла грандиозный путь промышленно-технического развития, которое изменило облик мира. Но люди Америки еще не достигли уровня этого нового мира. Они все еще живут в прошлом. В интеллектуальном отношении ньюйоркцы — все еще провинциалы. Их разум еще не воспринял всего значения индустриального века.
Вот почему я сказал, что Нью-Йорк не организован, — это гигантское нагромождение предметов, созданное детьми, а не полноценный результат труда зрелых людей, которые понимали свои желания и творили по плану, как художники. Когда у нас в России наступит индустриальный век, он будет иным, наш труд будет отличаться плановостью и определенным замыслом.
истории, которую бы свистом согнали с экрана в самой маленькой деревушке новой России. Что же дают машинные чудеса людям с таким мышлением? Видно, строгость, наука и правда машинного века не вошли в их сознание.
Или что можно увидеть в среде людей искусства? У них есть электричество, у них есть тысячи современных тем в стали и камне, бросающихся им в глаза на улице, но в своих ателье и кабинетах они сидят при свечах, как русский крестьянин. Они считают это эстетичным. Они пишут прелестные маленькие интимные стишки. Они рисуют интимные картинки. Их вдохновение мерцает трепетным огоньком свечи, а оно должно было бы бушевать, как огненный поток, рвущийся из современной доменной печи.
Или возьмите ваши те же самые небоскребы. Это славные достижения современной инженерии. Прошлое не знало ничего подобного. Трудолюбивые ремесленники Возрождения никогда не мечтали о таких высоких сооружениях, качающихся на ветру и бросающих вызов закону тяготения. Пятьюдесятью этажами они шагают в небо, и они должны быть чистыми, стремительными, совершенными и современными, как динамо. Но американский строитель, лишь наполовину сознающий, какое чудо он создал, разбрасывает на небоскребах одряхлевшие и никчемные здесь готические и византийские орнаменты. Это вроде как привязать к экскаватору розовые бантики или посадить целлулоидных «пупсиков» на паровоз. Это, может быть, и прелестно, но это не искусство. Это не искусство индустриального века.
Нью-Йорк — недоразумение, а не продукт индустриального искусства. Он создавался анархически, а не в результате содружества новых мыслителей, инженеров, художников и рабочих…
— Ничего лишнего. Это основное в индустриальном искусстве, в футуристическом искусстве. Никаких поз, никакой болтовни, никакой слащавости, никакой тоски по прошлому, никакой мистики. Мы в России покончили с выжатыми лимонами и обглоданными цыплячьими косточками крохотного мирка либерально-мистической интеллигенции. «На улицы, футуристы, барабанщики и поэты»
Искусство должно иметь определенное назначение. И закон нового искусства: ничего лишнего, ничего без назначения. Я содрал покровы риторики с поэзии; я вернулся к сущности. Я изучаю каждое слово и воздействие, которое я хочу произвести им на читателя, — так же, как люди, которые пишут ваши рекламы. Они не хотят тратить даром ни слова — все должно иметь свое назначение.
И любой продукт индустриального века должен иметь свое назначение. Футуризм против мистики, против пассивного обожествления природы, против аристократической или любой другой формы лености, против мечтательности и против слезливости, — он стоит за технику, за научную организацию, за машину, за продуманность во всем, за силу воли, за смелость, за быстроту, за точность и за нового человека, вооруженного всем этим.
Где в Америке люди искусства с таким предвидением нового человека? И где социальное предвидение у американского индустриализма?
Нью-Йорк не имеет плана. Он не выражает никакой идеи, его индустриализм — это результат случайности, тогда как наш индустриализм в России будет делом искусства масс.
— Эти либеральные интеллектуальные мистики, о которых вы упомянули, в Америке бегут прочь от машины. Они думают, что машина губит человеческую душу. Не боитесь ли вы, русские, подпасть под ее власть?
— Нет, — уверенно ответил поэт. — Мы хозяева машины и поэтому не боимся ее. Старая мистическая, эмоциональная жизнь умирает, да, но ее место займет новая жизнь. К чему бояться хода истории? Или бояться, что люди превратятся в машины? Это невозможно.
— Не погубит ли машина более утонченные и изысканные ценности жизни?
— Нет. Все, что может быть так легко разрушено, заслуживает этого. Более значительные и утонченные ценности придут в будущем. Один московский летчик, мой приятель, сказал мне, что, когда он несется в воздухе со скоростью ста миль в час, его мозг работает в пять раз быстрее, чем обычно. Век машин будет стимулировать смелую и свободную мысль.
— Воодушевлены ли молодые русские писатели теми же идеями, что и Вы, и кто лучшие среди них?
— Вся Россия воодушевлена этими идеями. Но ни к чему называть имена лучших молодых писателей. Это неважно. Более важно, что миллионы мужчин и женщин, которые восемь лет назад не умели читать, теперь, отбросив все старые представления о литературе, читают самых смелых из молодых современных писателей. Этот общий подъем культуры важнее, чем если бы у нас появилось десять Толстых или Достоевских. Искусство неминуемо вырастает на такой почве.
[1925]
Примечания
Из беседы с американским писателем Майклом Голдом (стр. 223). Газ. «Уорлд», Нью-Йорк, 1925, 9 августа.
Беседа состоялась во время пребывания Маяковского в Нью-Йорке в августе 1925 года. В беседе нашли первое выражение мысли, которые Маяковский потом высказал в книге «Мое открытие Америки» и в цикле стихов об Америке.
Стр. 225. … — цитата из стихотворения Маяковского «Приказ по армии искусства».